Едва ли ни самой удивительной чертой российского города является его драматичная разделенность на две абсолютно несхожие части — историческую, традиционную и новую, современную. Когда нечто подобное обнаруживается в Фесе или Марракеше, где присутствуют арабская и европейская части, особые объяснения не требуются. В российском случае налицо раздвоенность внутри одной культуры. В Париже и Лондоне, Барселоне и Берлине есть новые дома и новые районы, но контраст между ними и старым городом становится со временем менее заметным. В России этот контраст, который можно назвать средовым, предельно обострен.

Понятия среды, средового подхода относятся к 1960–1970-м годам, и возникли они в связи с реакцией на агрессию «нового города» и риск утраты города старого, для обозначения той области, в которой сосредоточены принципиальные отличия между этими городами. Неопределенность, открытость понятия, его универсальность оставляли простор для рассуждений, однако создавали вполне ясные ценностные ориентиры. Среда, в отличие от домов, зданий, объектов, из которых состоит модернистский город, рисовалась неким непрерывным потоком во времени и пространстве. Этот поток очевидно многофункционален, отчасти внефункционален и включает целый комплекс самых разных содержаний. Среда внимательна и предрасположена к обыденному и повседневному, к будням, а не только к праздникам. Среда открыта, демократична и общедоступна, уникальна, неповторима, и ей не свойственна холодная отвлеченность. Среда требует постоянного ухода и взращивания, ей показаны естественность и ненасильственность.

Среда способна быть предметом внимательного рассмотрения и изучения. Она многослойна и содержит следы как прошлой, так и будущей жизни. Среда — это посредник, середина, нечто связывающее, заполняющее и обволакивающее. Среда является постоянным спутником, сопровождением коммуникационного каркаса города, пешеходных путей, остановок общественного транспорта, метро, вокзалов и платформ электричек. Инфраструктура провоцирует возникновение средовых сгустков и разрежений. Но главным героем среды становится человек — пешеход, в первую очередь маломобильный, удобство перемещения которого, безбарьерность определяет качество окружения. Качественная, полноценная, адекватная среда отмечена высокой информативностью, насыщенностью и сложностью, наполнена особой атмосферой, которая знакома старому городу и неизвестна новому.

Естественный исторический город, сменивший его город ХIХ века и вдохновленный им сталинский послевоенный город, принципиально считавшийся результатом реконструкции и восстановления, а не нового строительства, были городами с организованными пространствами улиц, площадей, дворов, с отчетливым зонированием, высокоплотным центром и разреженной периферией.

В традиционном, естественном историческом городе проблемы открытых публичных пространств не существует, они создаются самими окружающими домами, имеют четкие границы, ясную форму, статус и хозяина. Дворы, улицы, площади и скверы не требуют специальных усилий по созданию среды. В сочетании с нормальной жизнью они и есть среда. Сохранение культуры землепользования и землевладения, растущая век от века цена каждого участка городской земли, забота о нем автоматически порождают качественную среду.

Основой традиционного города является коммуникационный каркас, здесь первичны открытые, публичные пространства. В российской версии модернистского современного города драйвером, главным компонентом является дом. Это и гигантский многоквартирный типичный дом-забор, давно утративший привлекательность и новизну, и ящикообразный торгово-развлекательный комплекс, который за рубежом обычно встречается на периферии городов и в пригородах.

Механизмы формирования исторического города и города XIX века за годы советской власти были полностью утрачены, изжиты и не восстановлены по сей день. Россия оказалась едва ли не единственной страной в мире, последовательно на протяжении последних шестидесяти лет следующей модернистской концепции города и упорно отказывающейся ее пересматривать. Город и его окружение, система расселения подвергались и продолжают подвергаться последовательному упрощению и деформации в интересах этого упрощения. Идеи нового города и нового быта, утверждающиеся в начале первых пятилеток и вновь воскреснувшие в середине 1950-х, стали остро необходимым инструментом разрушения, подавлением прежних, предшествующих, традиционных культурных смыслов и кодов. Наиболее яркие носители этих смыслов вроде витрин, памятников, монументов, окон, вывесок, входов, подъездов, отчетливо персонифицированных и создающих среду, были последовательно упразднены.

Упрощенный новый город, казавшийся в 1930-е и 1960-е годы неким культурным жестом, инструментом восприятия «нового человека» и средством борьбы с пережитками капитализма, в реальности оказался депрессивным моногородом и гнетущим спальным районом. И эта реальность постепенно определила ощущение особой ценности естественного исторического города и растущую тревогу за его судьбу. Эти ощущения не сильно отличались от тех, что волновали в то же время европейцев и американцев и ускорили приход в архитектуру и градостроительство постмодернизма. А фоном переживаний, захвативших российское общество, была работа по превращению Москвы в образцовый коммунистический город. Средства достижения этой цели, по словам В. В. Гришина, первого секретаря Московского комитета партии, сводились к тому, «чтобы в центре подламывать, а вокруг подстаривать». В соответствии с модернистской моделью город от центра до краев обязан быть гомогенным и одинаковым, а новое должно стать примером для старого, что, по сути, означало неминуемую утрату уникальной атмосферы московского центра. Реакция общества, которое оказалось на редкость организованным и сплоченным, едва ли ни в первый и последний раз была результативной. В начале процесса примирения власть подарила Москве пешеходный Старый Арбат, немедленно породивший множество подражаний по всей стране. А кульминацией процесса стало принятие федерального закона, защищающего исторический город от любых попыток нового строительства.

В итоге город оказался разделенным на меньшую часть, в которой властвуют запреты и Минкульт, и большую, где командует Минстрой и где на практике возможно все. В меньшей части под началом Минкульта действуют реставраторы, которых тщательно отбирают, которых квалифицируют и которые несут ответственность за результаты своего труда. В большей части может работать любой назвавший себя архитектором, правда, лишаемый по инициативе Минсроя каких-либо прав и полномочий. Конечным итогом этого состояния становится консервация двух несхожих типов сред принципиально разного качества. Ответом на хаотичную и бессистемную застройку новых районов стала фетишизация старых.

Город погрузился в шизофреническое, раздвоенное состояние, которое почему-то представляется нормой. Это именно раздвоенность, а не естественное разнообразие в интересах всех представителей городского сообщества. Строго говоря, реальное средовое разнообразие обнаруживается в естественном историческом городе или в городском центре. В районах новой застройки механизмы средообразования, процессы организации или самоорганизации, всего того, что расположено за дверью квартиры, не действует.

Ответ на вопрос, какая часть города более предпочтительна, дает рынок жилья. Остается удивляться тому, что в качестве образца при создании новых жилых районов выбирается не традиционный город, разнообразный и сложный, а его прямой антипод.

1960–1970-е годы в США и Европе были временем разочарования в модернистском, современном или новом городе, городе многоквартирных социальных домов, и одновременно временем возвращения интереса к историческому центру. Джентрификация центров началась почти одновременно со сносом огромных социальных проджектов, и оба процесса в конечном счете предполагали оздоровление городов и начало нового успешного этапа их капитализации. Эталоны существенно запаздывающей российской джентрификации задаются в Москве. При этом сами эти акции вроде расширения тротуаров выглядят некими эпизодами с не вполне ясными целями и последствиями.

Более последовательна и предсказуема картина, понятно происходящая в реконструируемых новых районах российских городов. Здесь по-прежнему доминируют огромные комплексы и девелопменты. Уступками, связанными в т. ч. с падением продаж, стали новые фасады и публичные пространства, забота о которых раньше называлась комплексным благоустройством и финансировалась по остаточному принципу.

В соответствии с модернистскими принципами и правилами открытые пространства и фасады отделяются от зданий и дорог, становясь независимыми, самостоятельными объектами проектирования, призванными резко повысить привлекательность создаваемой недвижимости без отказа от базовых принципов. Ткань российского города продолжает работать и на разрыв.

Андрей Боков
"Город-гибрид. О социокультурных предпосылках формирования российского пространства"

I. Картина мира
II. «Треугольник» и «элита»
III. Менеджеры и архитекторы
IV. Отраслевое и территориальное
V. Генплан и ПЗЗ
VI. Нормы, правила, стандарты
VII. Время остановилось
VIII. «УРБО» и «АГРО»
IХ. Фавориты и изгои
Х. Две среды жизнедеятельности
XI. Стиль элиты
XII. «Три цвета времени»

Работа выполнена в Научно-исследовательском институте теории и истории архитектуры и градостроительства (филиал ФГБУ «ЦНИИП Минстроя России» НИИТИАГ)