У нынешней российской элиты нет родовых замков и усадеб, доставшихся по наследству. Свой мир, свою частную жизнь ей приходится строить своими собственными руками на основании собственных предпочтений, представлений о прекрасном и собственной картине мира.

Российская элита и ее ближайшее окружение, объединяющее юристов, артистов, врачей и т. д., представляет собой ту лидирующую группу, усилиями которой задаются некие культурные стандарты, что за неимением других стандартов принимается всеми слоями общества. С другой стороны, сама российская элита — часть общества, еще недавно жившая с этим обществом одной общей советской жизнью, питавшаяся из одних и тех же культурных источников, внезапно получившая недоступную другим возможность превратить мечты и грезы в повседневную реальность. Впервые за многие десятилетия именно частная жизнь стала обретать известную свободу и самостоятельность от жизни общественной и коммунальной. Частная собственность, частное пространство, частное мнение становятся устойчивыми новыми реалиями, новыми ценностями, утвержденными прежде всего усилиями элиты.

«Жигули», 6 соток, квартира в панельном доме с сервантом и ковром — так выглядела популярная картина мира времен развитого социализма, которыми завершилась советская история. Для множества россиян эта картина по сей день сохраняет ценность и привлекательность. Но только не для элиты. Искреннее и большое чувство толкало российскую элиту прочь от всего того, что присутствовало в недалеком прошлом. Маятник, удерживаемый при советской власти в некоем крайнем положении, исключавшем всякое отступление от установленных государством правил, качнулся в другую сторону. Город стал ярмаркой тщеславия, на которую застройщик выносит нечто соответствующее его пониманию прекрасного. Так возникают «английские кварталы», «бельгийские деревни», «итальянские ривьеры» и «русские усадьбы», сильно приправленные разного рода декором. Особого рода декор является атрибутом современного, прогрессивного стиля, встроенного в общую линейку больших и малых коммерческих стилей.

Прямым следствием коммерциализации стало не только появление декора и его известная самостоятельность, но и отделение декора от фасада, за которым последовало отделение фасада от объема и объема от пространства города. Роль и задачи архитектора серьезно сузились и упростились. Декор и фасад, став упаковкой продукта под названием квартира или офис, оказались предметом главных забот, объем и пространство под влиянием застройщика отошли на второй план, архитектура вернулась в состояние, предшествующее великим и вдохновляющим переменам и открытиям ХХ века. В сознании выпускников большинства архитектурных школ России и мира многие десятилетия культивировалось представление о декоре и стилях как верных признаках упадка культуры, снижения социальной ответственности, искажения естественного языка архитектуры. 

Процедура самоидентификации нынешнего российского хозяина, инвестора, застройщика или его клиента сводится в абсолютном большинстве случаев не к поиску нового и собственного лица, а к выбору маски из некоего набора масок. Заимствование масок, декора и стилей, воспитанных другими культурами, в иное время и в иных местах, — это не только игра взрослых людей, нуждающихся иногда в уходе от реальности, но и непризнание этой реальности, в частности реальности российской, чем-то содержательным и ценным.

Стили, представленные на отечественном рынке прекрасного, по соглашению всех его участников делятся на две группы: на модернистские и исторические, или классические. Характерно, что эти определения тождественны тем, которые обозначали парадигмы советских времен, — послереволюционной, хрущевской и сталинской.

Вопреки распространенному мнению, что модернизм ближе демократиям, а историзм и классика — тираниям и авторитарным режимам, дело обстоит сложнее. Архитектура и культура живут по своим законам, что, собственно, и подтверждается опытом советской власти, дважды менявшей стили и архитектуру, но не собственную природу.

Обе стилевые группировки, модернистская и историческая, постоянно меняют и обновляют свой состав. Нынешний модернизм представлен берлинским рационализмом, неоавангардизмом, минимализмом, псевдохайтеком, неоклассицизмом и т. д. и т. п. Историзм продолжает жить в российском монументальном искусстве, хранящем верность соцреализму, рядом с которым обнаруживаются и русская неоклассика, и нарышкинское барокко, стиль РПЦ, неосецессия, и бездна профессиональных и непрофессиональных импровизаций и интерпретаций.

Существенным отличием нынешней российской ситуации от советской является одновременное присутствие, сосуществование модернизма и историзма, более того, их принципиальная дополняемость. Идеалом многих является формула Ю. М. Лужкова «Историзм — в центре, модернизм — в новых районах. По сходной формуле предпочитают жить и многие состоятельные сограждане: дом — в классике, офис — в модерне. И сходиться эти миры не собираются, шизофрения становится нормой. Элита предпочитает жить в разделенном мире, практически не замечая, что разница между модернизмом и историзмом не во времени. У этих парадигм принципиально разная онтология, разные корни. Модернизм является родственником и продуктом универсализации и глобализации. Историзм четко локализован в пространстве и времени. Эти явления, не соприкасавшиеся и не пересекавшиеся на генетическом уровне, приобретают черты сходства, прекратив движение и превратившись в мертвые стили. Мертвыми при этом могут быть стили как исторические, за которыми этот эпитет давно закреплен, так и модернистские.

Стили — товар из супермаркета, собственная архитектура — особый товар, у которого свой потребитель. Привязанность к стилям — специфическая черта российской элиты, присутствующая в окружающем мире разве что в виде неких случайных вспышек.

Проблема выбора стиля остро не стоит перед архитекторами и элитой многих городов и стран с собственной узнаваемой архитектурой. Ее счастливо избегают восточные европейцы, недавние советские республики вроде Армении и Эстонии и даже такие российские города, как Питер и Нижний Новгород. Естественно дышащая архитектура перестает говорить языком стилей, переходя на язык контекста, язык, воспитанный собственной культурой и своими архитекторами. Адекватная, самостоятельная, естественная архитектура, наподобие народной или традиционной, рождается в итоге усилий, ценой проб и ошибок, открытий и провалов, но не прямых подражаний и заимствований и не ценой направленных усилий по созданию стиля.

Попытки быстрого искусственного синтеза национальных ордеров всех союзных республик СССР, или «московского стиля», предпринимаемые по воле власти, не дают гарантированного результата. Более надежны методы и средства «маленьких европейцев», Голландии и Швейцарии, за непродолжительное время из аутсайдеров превратившихся в успешных экспортеров культуры и архитектуры. У России едва ли меньше потенций. Проблема — в умонастроениях элиты и ее добровольном отказе не только от планов и перспектив культурного экспорта, но и от идеи создания собственной зримой осязаемой версии мира.

Государственная советская архитектура стремилась к самостоятельности и крайне болезненно воспринимала упреки в заимствовании и сходстве. Став негосударственной, российская архитектура быстро утратила иммунитет и боязнь зависимости. Сходство с тем, что вчера было сделано в Голландии или позавчера в сталинской Москве, оказалось для архитектора и заказчика-застройщика более привлекательной целью.

В отличие от Москвы нынешней советская Москва была суровой, антигуманной, но не провинциальной, и сегодня это ее свойство представляется особенно ценным.

Андрей Боков
"Город-гибрид. О социокультурных предпосылках формирования российского пространства"

I. Картина мира
II. «Треугольник» и «элита»
III. Менеджеры и архитекторы
IV. Отраслевое и территориальное
V. Генплан и ПЗЗ
VI. Нормы, правила, стандарты
VII. Время остановилось
VIII. «УРБО» и «АГРО»
IХ. Фавориты и изгои
Х. Две среды жизнедеятельности
XI. Стиль элиты
XII. «Три цвета времени»

Работа выполнена в Научно-исследовательском институте теории и истории архитектуры и градостроительства (филиал ФГБУ «ЦНИИП Минстроя России» НИИТИАГ)